Ну вот я цепелин, сабат, назарет, перпл уважал и до сих пор послухиваю.
Меня ещё до армии забрало в прогрессив с разного рода экзотикой.
...
упс, это не то.
Потом Кримсоны и Заппа ... и всё - полный гидролиз.
Yes подтянулся, Gentle Giant.
Давайте снимем кино
Если вновь оглянуться назад… Вскоре после переезда в «Студию 3.» я прослышал об аукционе в голливудской студии «Ф. К. Рокетт». Она обанкротилась и избавлялась от кое-каких декораций. На пятьдесят долларов я накупил декораций больше, чем вмещала студия, в том числе двустороннюю циклораму (фиолетовую, для ночи, с одной стороны, и синюю, дневную, с другой), кухонный и библиотечный интерьеры, фасад здания — словом, все, что нужно для съемок дешевого фильма. Все, что пролезало в дверь, втащили внутрь, установили и перекрасили.
В конце концов спать мне пришлось в декорациях «Лаборатории Билли Суини». В глубине студии, рядом с уборной, я соорудил совершенно немыслимый плоский картонный космический корабль.
Я собственноручно выкрасил декорации и написал сценарий под тогдашнее окружение и возможности: «Капитан Бифхарт против Людей-Хрюшек». После чего меня ждало самое трудное — поиски денег на съемки.
«Онтарио Дейли Рипорт» поместила на воскресной вкладке большую статью обо мне и моем замысле — о том, как чудак из Кьюкамонги пытается снять научно-фантастический фильм «Капитан Бифхарт против Людей-Хрюшек». Вероятно, благодаря этой статье мной и заинтересовалась полиция нравов округа Сан-Бернардино.
Дело было в 1962 году — я коротко стригся, но местные считали, что волосы у меня длинные. Негласно узаконенная форма одежды тогдашнего обитателя Кьюкамонги на все случаи жизни состояла из белой спортивной рубашки с короткими рукавами и галстука-бабочки (Пи-Уи Херман стал бы там законодателем мод). Тенниски и футболки считались авангардом.
Я объявил среди местного населения набор исполнителей. Какой-то тип пришел пробоваться на роль засранца: сенатора Герни. Потом я выяснил, что он служит в полиции нравов и послан заманить меня в ловушку. Полиция нравов проделала в стене дыру и несколько недель за мной шпионила. Местная политическая подоплека всего этого была как-то связана с надвигающейся реконструкцией недвижимости и удалением жильцов до расширения Арчибальд-авеню.
Другая часть подоплеки имела отношение к девушке, с которой я познакомился в голливудском ресторане. У нее была подруга — белая девица с чернокожим ребенком. Им нужно было где-то жить. Следующая остановка — Кьюкамонга.
Девушка и ее подруга частенько играли с ребенком на тротуаре перед студией, прямо на глазах у трясунов, подглядывавших из церкви напротив. Как видно, это зрелище вызывало у религиозного братства психологический стресс, и в скором времени мне нанес визит тот самый претендент на роль. Роли он не получил, однако актером оказался первостатейным.
Несколько недель спустя он вернулся под видом (не смейтесь) торговца подержанными автомобилями. Он сообщил мне, что его друзья устраивают на будущей неделе вечеринку. А поскольку над входом в студию была вывеска «Телефильмы» (купленная на аукционе), он хотел выяснить, не могу ли я снять для увеселения его собратьев «увлекательный фильм».
Страстно желая помочь (не каждый день представителям нашей интереснейшей профессии выдается возможность поразвлечь господ), я объяснил, что фильмы стоят кучу денег, и взамен предложил магнитофонную запись.
Он на словах перечислил разнообразные половые акты, которые следовало включить в запись. Тогда я еще не знал, что он транслирует наш разговор на стоящий возле студии грузовик посредством своих (не смейтесь) наручных часов.
Я сказал, что могу сделать запись за сто долларов и готов вручить ее на следующий день. В тот вечер мы с одной из девушек изготовили запись — примерно полчаса фальшивого хрюканья и скрипа кроватных пружин. Никакого натурального секса.
Всю ночь я убирал с пленки смех, а потом добавил музыкальный фон — работа искусного продюсера. На следующий день бывший претендент на роль (звали его агент Уиллис) явился и вручил мне пятьдесят долларов. Я заявил, что договаривались о сотне, и выдать запись отказался — она так никому и не была передана. Несмотря на это дверь распахнулась, засверкали фотовспышки, по всей студии забегали репортеры, а на моих руках защелкнулись наручники.
Полиция нравов арестовала нас с девушкой и конфисковала все магнитные ленты и всю кинопленку до последнего кусочка. В качестве «улики» забрали даже мой восьмимиллиметровый проектор.
Я был окончательно разорен и не мог нанять адвоката. Я позвонил отцу, который незадолго до этого перенес сердечный приступ, — адвокат и ему был не по карману. Чтобы вызволить меня под залог, ему пришлось взять ссуду в банке.
Выйдя на свободу, я направился к Арту Лейбо. Его фирма «Ориджинал Саунд» выпустила несколько моих вещей («Воспоминания об Эль-Монте» и «Груньонский бег»), я получил аванс в счет гонорара и вызволил под залог девушку.
Я попытался заинтересовать этим делом Американский союз гражданских свобод, но там отказались мною заниматься. Мне сказали, что дело мое особого интереса не представляет и к тому же, да, в том районе уже зарегистрировано немало случаев незаконных провокаций. К тому времени отцу удалось нанять адвоката, который заявил, что я могу рассчитывать только на подачу «ноло контендере» («не желаю оспаривать» — другими словами, «я вчистую разорен и не могу подкупить судью даже в Кьюкамонге, поэтому попросту даю тысячу зелененьких вот этому самому адвокату и держу свой ебучий рот на замке в надежде, что вы не приговорите меня к смертной казни»).
Перед судебным разбирательством мой седовласый юридический советник спросил: «Как тебя угораздило позволить этому малому тебя провести? Я думал, агента Уилли-са все знают. Он из тех, кто зарабатывает на жизнь, подкарауливая гомиков в общественных уборных».
Я ответил: «Я не околачиваюсь в туалетах и никогда не слыхал о людях, которым за это платят». В чем тут дело? В том, что я по наивности и подумать не мог о существовании таких подонков, как Уиллис, или в том, что кто-то в правительстве отложил часть полученных налогов на жалованье подобным типам и «исследовательский бюджет»? Требовалось слегка напрячь воображение, чтобы утешиться после столь чудовищного открытия.
Меня обвинили в «преступном сговоре с целью распространения порнографии». По законам штата порнография считалась мелким преступлением. С другой стороны, обвинение в преступном сговоре считалось серьезным и наказывалось впечатляющим сроком каторжных работ.
Так каким же образом человек вступает в «преступный сговор с целью распространения порнографии»? В Калифорнии, если минимум двое обсуждают совершение любого преступления — даже самого мелкого (вроде неправильного перехода улицы), тут же волшебным образом возникает преступный сговор, и наказание запредельно ужесточается. Предполагалось, что я обсуждал с девушкой изготовление записи, и потому заслужил от десяти до двадцати лет каторги. Ну что, народ, еще хотите переехать в Калифорнию?
В какой-то момент судья привел нас с девушкой и всех адвокатов в свой кабинет, послушал запись и расхохотался. Запись и вправду вышла смешная — и далеко не такая причудливая, как тот беспорядочный галдеж, который в конце концов был выпущен в свет на четвертой стороне альбома «Фрикуй!».
Этот хохот привел в бешенство двадцатишестилетнего помощника окружного прокурора, который и возбудил дело. Именем правосудия он потребовал посадить меня за мое отвратительное преступление в тюрьму.
Окончательный вердикт: виновен в мелком преступлении. Приговор: шесть месяцев тюремного заключения с отсрочкой исполнения, не считая десятидневного срока, и три года условно, в течение которых я не должен нарушать правила дорожного движения либо находиться в обществе любой женщины моложе двадцати одного года в отсутствие юридически правомочного совершеннолетнего лица.
В приговоре предусматривалась также ликвидация «судимости» — спустя год записи о том, что я когда-либо сидел в тюрьме, испарятся. После оглашения приговора меня посадили в отстойник в глубине здания суда — дожидаться автобуса шерифа, который отвезет меня в окружную тюрьму. Я как раз читал нацарапанный на стене длинный шедевр тюремной поэзии («Баллада о Крошке Ду-Ду»), и тут вошел агент Уиллис и заявил: «Если вы позволите мне самому решать, какие из конфискованных у вас записей непристойны, мы вернем вам все остальные — после стирания».
Я сказал: «Во-первых, у меня нет полномочий производить вас из полицейских в судьи, и потом, вы не имеете права ничего делать с этими записями — дело закрыто и я намерен требовать от вас их возвращения», но получить свои материалы обратно я так и не смог и по сей день не знаю, какова их судьба.
Давайте сядем в тюрьму
Те десять дней, что я провел в камере «С» тюрьмы округа Сан-Бернардино, оказались весьма познавательны. Ни за что не вообразить, какова тюрьма в действительности, если там не побывал. Эта тюрьма не походила на ланкастерскую, где на завтрак давали блины. Это была скверная тюрьма
Там сидел громадный негр по прозвищу «Слик» (потому что губы его напоминали гладкие покрышки гоночных автомобилей — «гоночные слики»). Сидел он за кражу меди. Меди?
Бродяги нередко наведывались на сортировочную станцию Сан-Бернардино, срывали с товарных вагонов медные тормозные башмаки и продавали их как металлолом на свалке утиля поблизости. Если торговцы старьем неплохо платят за небольшие кусочки меди, рассудил Слик, за совсем большой кусок они должны заплатить совсем хорошо. Так что он задумал пробраться на территорию местной телефонной компании, где хранились громадные бухты телефонного кабеля.
Территория была огорожена сплошным забором. Слик намеревался перелезть через забор, просунуть в одну из бухт кол — вместо оси, — перебросить через забор канат, зацепить его за «ось» и тащить гигантскую бухту, пока она не рухнет с забора. Потом он унесет ее в пустыню, сожжет изоляцию и продаст медь.
Он успел только перелезть через забор на территорию, где на него набросились собаки. И это, по-вашему, Преступление Века?
Был там и мексиканец лет девятнадцати, который уже три недели сидел в ожидании, когда его передадут в Веверли-Хиллз согласно повестке в суд за неправильный переход улицы.
Надзиратели всю ночь не гасили свет, чтобы мы не спали. Днем температура поднималась где-то до 104 градусов.
Нам разрешали пользоваться одним бритвенным лезвием в день и единственным на сорок четыре человека маленьким душем в конце тюремного корпуса. Слой нечистот в душевой был толщиной дюйма в четыре. Я ни разу не брился и не принимал душ, пока там сидел.
Кормежка была тоже не сказать чтоб потрясающая. Как-то утром я на дне миски с манной кашей обнаружил гигантского таракана. Я сунул его в конверт с письмом матери Мотора. Таракана обнаружил тюремный цензор, и начальник тюрьмы пригрозил, что посадит меня в одиночку, если я еще раз что-нибудь подобное учиню.
Двух парней прозвали «Обжорами» — они ели буквально все. Дождавшись, когда все отведают первую ложку и начнут морщиться от омерзения, Обжоры протягивали свои подносы, и остальные заключенные вываливали туда все свое «китайское рагу» — на подносах росли миниатюрные стога из… кто знает, какой поебени.
На еду отводилось полчаса, а затем подносы забирали. Подносы Обжор всегда сдавались чистыми.
Я хорошенько прочувствовал, чем пахнут калифорнийские законы и калифорнийские юристы, а также глянул изнутри на калифорнийскую исправительную систему в действии. С тех пор ничто не поколебало мою убежденность в полнейшей никчемности этой системы.
Да полно:
упс, это не то.
